Шум времени - Страница 124

124

Ну а мне за тебя черной свечкой гореть,
Черной свечкой гореть да молиться не сметь.

«Я к губам подношу эту зелень…»; «Клейкой клятвой липнут почки…»; «К пустой земле невольно припадая…»; «Есть женщины, сырой земле родные…» — эти стихотворения (все 1937 года), как и целый ряд шуточных стихов, посвящены Наталье Штемпель, с которой опальный поэт дружил в Воронеже. По ее словам он, серьезный и сосредоточенный, прочитав их ей, сам задал вопрос:

«— Что это?

Я не поняла вопроса и продолжала молчать. „Это любовная лирика, — ответил он за меня. — Это лучшее, что я написал“. И протянул мне листок».

Приложение. Воспоминания. Эссе

Марина Цветаева. Защита бывшего. «Защита бывшего» часть более развернутого очерка «История одного посвящения», впервые опубликованного в журнале «Oxford Slavonic Papers» 1914 XI. На экране памяти трагической русской поэтессы XX века возникает «цветаевский» образ поэта — на фоне волошинского Коктебеля. В очерке звучат мотивы полемики и сочиненной фантастической летописи житья-бытья в том «приюте муз», который основал М. А. Волошин: вдаваться в него нет нужды… Современный читатель переносится благодаря острой ностальгической тоске М. И. Цветаевой 1931 года в атмосферу блаженной страны неведения, игры, лицедейства, в артистический Серебряный век, еще не оборвавшийся «над морем черным и глухим».

Анастасия Цветаева, Из воспоминаний о Марине Цветаевой и Осипе Мандельштаме. В кн. Цветаева Анастасия. Воспоминания. М., 1974.

Безусловно, младшая сестра М. И. Цветаевой не могла понять сложного по своей природе процесса вхождения Мандельштама в Москву. Он видел многое через свою призму:

Успенье нежное — Флоренция в Москве.

В стенах Акрополя печаль меня снедала
По русском имени и русской красоте.

Едва ли она догадывалась, что сквозь церковную архитектуру, да еще «нежную», рядом со словом «Флоренция» (то есть «цветущая»), для него оживала и фамилия «Цветаева». Еще менее внятен юной москвичке и такой перехлест чувств Мандельштама: «Мандельштам каким-то образом — через иконный колорит или иначе — уловил черно-желтый контраст Иерусалима» (Л. М. Видгоф. Москва Мандельштама. М., 1998. С. 24).

Вместе с тем наивное сознание девочки 1910-х годов прекрасно запечатлело и «интерьер эпохи», и многие душевные состояния О. Э. Мандельштама.

Маковский С. К. Осип Мандельштам «Портреты современников»

Из книги С. К. Маковского «На Парнасе „Серебряного века“» (Мюнхен, 1962).

Сергей Константинович Маковский (1877–1962) — поэт, критик, искусствовед, издатель — был сыном известного портретиста, исторического живописца К. Е. Маковского, коренным петербуржцем, выросшим в среде художников, артистов, поэтов начала XX века. Много лет спустя после петербургской юности — с ее салонами «Мира искусства», театральными премьерами, поэтическими сборниками, книгами о живописи и художниках — С. К. Маковский напишет: «И сквозь листву туманно-кружевную, / Как бы затянутую паутиной, / Я чувствую действительность иную, / Касаясь тайны всеединой» («Утишье»).

Главное создание С. К. Маковского в предреволюционную эпоху — журнал «Аполлон» (1909–1917), где он и принимал юного Мандельштама, — это тоже созданье «туманно-кружевное», полное духа созерцательности, культа красоты и «самоценного» творчества. С этих позиций С. К. Маковский и воспроизводит дебют и первые шаги в поэзии автора «Камня» О. Э. Мандельштама. Весь акмеизм молодого поэта с его четкостью интонаций и резкостью линий, весомостью и конкретностью слова — это как бы реализация его же, С. К. Маковского, тоски по «аполлоническому» началу, классической ясности. В целом воспоминания об О. Э. Мандельштаме, как и вся книга «На Парнасе „Серебряного века“», отмечены сгустившейся эмигрантской ностальгией по ушедшей, быстротечной эпохе, нотами прощания с нежным, артистичным веком: «…Но вас забыть, / Взнесенных на высоты Парнасские, — нельзя! / В дни забот, борений, нужд искали вы / Вперед путей нехоженых…». С. К. Маковский предугадал судьбу своего юного парнасского друга, вполне гармоничного «аполлонического» поэта, способного выразить с классической ясностью жуткую неустойчивость времени, ужас распада былой среды и культуры, вечного путника на нехоженых путях.

Мимолетные догадки, скорее обмолвки С. К. Маковского о якобы имевших место попытках Мандельштама после 1917 года «приспособиться» к большевикам, «смягчить» свой образ «писателя-плебея» по происхождению и вольнодумца без политических предубеждений, весьма спорны, туманны и бездоказательны. Эти «факты» собраны из вторых рук. С. К. Маковский, правда, все время помнит, какой беспомощной «птицей Божией» был Мандельштам, как простительно его соглашательство с веком-волкодавом.

Эренбург И. Г. Мандельштам

Из книги «Русские поэты» (Берлин, 1922).

Илья Григорьевич Эренбург (1891–1967) — прозаик, поэт, публицист — выпустил первую книгу стихов в 1910 году. В 1918–1923 гг., в период завершения серии эссе о русских поэтах, в которую вошел и портрет О. Э. Мандельштама, он опубликовал 10 поэтических книг, среди которых выделялась «Молитва о России» (1918), признанная тогда контрреволюционной. На восприятие И. Эренбургом поэзии и всей трагической судьбы Мандельштама безусловно повлияло собственное положение автора эссе: бегство из Москвы в Киев после полосы арестов, отъезд в 1921 году из России в Берлин и Париж (в этом ему помог гимназический товарищ Н. И. Бухарин, личный друг и Эренбурга и отчасти Мандельштама) и опыт осмысления судеб человеческих в романе о приключениях гомельского портного Лазика, «еврейского Швейка» («Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца»). Осип Мандельштам для Эренбурга — кочевник, одержимый вдохновением, вместилище памяти культуры, вечно подвергающийся опасностям, следящий лишь за «вспышками сознания», ищущий счастливых состояний, когда «душа висит над бездною крылатой, / И музыка от бездны не спасет…».

124