Шум времени - Страница 52

Сегодня от тебя не было письма. Что с тобой, Надик? Ответь своим голоском!.. Надик, я совсем не представляю себе, как ты живешь. Следит за тобой врач? Это необходимо.

Сегодня вечером, отправив это письмо, я зайду к Бену. Все ужасно боятся, чтобы я к тебе не сбежал, — неблагоразумно. Ты, родненькая, не беспокойся, я это сделаю лишь тогда, когда можно будет. Как взрослый. Первую неделю я, Надик, прохворал — очень легко — простудой. От нее сейчас нет и следа. Вот я говорю с тобой и не знаю, как тебе. Голубок младшенький, кинечка родная, ты не хочешь в Ялте? Нет? А у тебя, скажи, весна? Ты просишься в сырость, в снег… Не надо, Надик, Киев хорош в апреле. Через неделю твоя няня заключит договоры и скажет: может ли он приехать? Надик, у тебя никого там нет? Ласковый мой, ручной, о чем ты думаешь? Митя ли тебя мудрости учит? В карты тебя мучают? Родненький, в Ялте, наверное, длинные светлые дни. Надик, я хочу увидеть нашу комнату-фонарь, пустить зайчика в большевиков, полежать на постели — узенькой и твердой. Я родная, сплю теперь просто: не думаю о сне. В час засну. В семь проснусь. А ты, Надик, хорошо? Звереныш худенький… Не сдобровать тебе… Будут от меня телеграммы… Сколько тебе денег надо? У меня будет «порядочно». Прямо забросаю…

Все твои письма, родная, я ношу всегда с собой. На ночь говорю: спаси, Господь, мою Наденьку… Еще пришли мне последнее письмо твоей мамы. Я их всегда ведь читаю. Целую волосенки и лапы, и лобик, и глаза. Мне грустненько без тебя. Надик светленький, ответь мне. К тебе, к тебе… Няня.

H. Я. Мандельштам [Февр. 1926]

Родненький мой, я, наверное, тебя растревожил. Я не писал по глупости, по бестолковости. Хотел исправить телеграммой, а вышло хуже. Деточка, поверь, мне хорошо, то есть насколько может быть хорошо без тебя, то есть, ужасно. Я живу спокойно, уютно. Все у меня ладится. Я здоров. Никто меня не раздражает, но я не могу этого больше выносить и вырвусь к тебе при первой возможности. Маленькая Наденька, кривуша родная, я все вижу твою фигурку на солнышке, зажмурившись… Ты такая смешная, чудесная, когда идешь одна… Дета моя, не нужно огорчаться, надо еще потерпеть недельку-другую — и мы будем опять вместе. Как я мог, Надичка, без тебя целый месяц? Я сам не понимаю.

Вот, что я сейчас делаю: я теперь даже к Горлину редко хожу. Два раза в день, в 10 и в 7, я медленно выползаю в темпе прогулки — днем к многосемейному в мещанской квартире машинисту на Первой Линии, а вечером — в громадной с хорошим воздухом зале у машинистки на Пятой Линии. Завтра поведу Бена знакомить в Прибой, а вечером мы пойдем в кино. И ты пойди, Надик, за свою няню, когда захочешь. Да? Работку, что у меня на руках, кончаю через 10 дней. Потом я свободен. Ничего спешного не возьму. Только — к тебе, к тебе… Где твоя карточка?

Родная моя, родная… Слушай, мой кроткий, свеченька, заинька: ты мне, знаю, не веришь, а я тебе — я не болен и переутомления с последствиями тоже не было. Я живу ритмично, работаю охотно. Верь мне. Это так. Но что я с тобой сделаю… Ты за подснежниками далеко ходила? Устала?

Дома никого нет. Бабушка ушла к Радловым. Татька пришла ко мне на диван, и я стал читать ей Шары и прочее. Она же пела «Кухню». Говорила разные сентенции — «Взрослым от шалостей одни неприятности» и т. п. Деда ходит и ищет папирос, которых вообще нет. Сегодня к нему подошел посланец из Риги от «Пермана», некий провизор, друг детства, тоже Мандельштам. Папу серьезно зовут в Ригу. Виза и проезд необычайно доступны и дешевы. Мы решили обязательно его весной отправить… Весной!.. Ах, Надик мой, иностранец из-под развесистой ялтинской клюквы! 10° мороза ты принимаешь за 10° градусов тепла. У нас здесь 1 марта, зима во всю — 5–6° минус, а не плюс. Зима всюду, детка моя… До весны еще месяц.

Дружочек, скажи мне, отчего ты не сообщаешь своей температуры в каждом письме? Надик, почему ты не делаешь так?

Надичка, когда я скажу твое имячко, мне весело. Ты моя. Я тебя люблю как в первый, первее первого, день. Мне легко дышать, думая о тебе. Я знаю, что это ты научила меня дышать. Как я побегу к тебе в горку. Ведь я могу теперь и в гору бегать.

Во вторник я выясню вопрос с антитероидином. Я тебе завтра вышлю перевод 1002-й ночи. Здорово сделано. Приятно перечесть. Это мы с Анькой сделали. Подошел деда. Тебе деда. Тебе кланяется.

Надюша, скажи, пожалуйста, снимать домик в Царском или нет? Бен говорит, что это нужно сделать в марте. Я согласен на Царское к 15–20 мая. Не раньше. Ты получаешь мои газетки? Правда я их смешно заклеиваю?

Надик, голубка, любовь моя, до свиданья. Я на ночь целую тебя в лобик и говорю: храни Господь Наденьку… Люби меня, Надик, я твой…

К Н. Я. Мандельштам [Февр. 1926]

Наденька, радость моя, сейчас послал тебе телеграмму, очень бестолковую, но ты ведь все понимаешь. Не уезжай, голубка, из Ялты. Может я к тебе приеду. Ты не знаешь — забыла — как холодно на свете и как сыро. У тебя здесь уголочек оранжерейный. Во всей России и на Украине то мороз, то грязь, то оттепель… От такого перехода, Надик, никому не поздоровится… Даже я первое время прохворал. Давай дождемся ну хоть апрельского тепла, чтобы каблучками по сухим тротуарам… Да, Надик? Слушай ты, беленький, ты, правда, герой? Где твоя тура?

Детка моя, я хочу тебе жаловаться и начну с того, что у Жени по утрам дают ужасный кофий, такой мерзкий, что никаким сахаром его не заглушить. И больше, пожалуй, не на что. Дед требует, чтобы я с ним «занимался», а Женя — его никогда не бывает дома. По целым дням я в «пустой» квартире с Татькой и М. Н… С ней легко себя чувствуешь — славная бабушка. Все мои выходы, родная, к машинисту — теперь у меня «дяденька» — и к Горлину. Прибою очень понравился наш переводик. Они за мной ухаживают, идиотушки… Просят работать.